Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и
во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий. Ведь оно, как ты думаешь, Анна Андреевна, теперь можно большой чин зашибить, потому что он запанибрата со
всеми министрами и
во дворец ездит, так поэтому может такое производство сделать, что со временем и в генералы влезешь. Как ты думаешь, Анна Андреевна: можно влезть в генералы?
О! я шутить не люблю. Я им
всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю
всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде.
Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Забудут
все помещики,
Но ты, исконно русская
Потеха! не забудешься
Ни
во веки веков!
Г-жа Простакова. Во-первых, прошу милости
всех садиться.
Постоянно застегнутый на
все пуговицы и имея наготове фуражку и перчатки, он представлял собой тип градоначальника, у которого ноги
во всякое время готовы бежать неведомо куда.
Уподобив себя вечным должникам, находящимся
во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать, не сделаются ли
все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое.
Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром
во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у
всех застав полицейских, которые останавливали возы с хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что
весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
В это же время, словно на смех, вспыхнула
во Франции революция, и стало
всем ясно, что"просвещение"полезно только тогда, когда оно имеет характер непросвещенный.
А именно, еще
во времена политеизма, на именинном пироге у Грустилова
всем лучшим гостям подали уху стерляжью, а штаб-офицеру, — разумеется, без ведома хозяина, — досталась уха из окуней.
Нечто подобное было, по словам старожилов,
во времена тушинского царика, да еще при Бироне, когда гулящая девка, Танька-Корявая, чуть-чуть не подвела
всего города под экзекуцию.
И
все это глушило, грызло, рвало зубами —
во имя чего?
Ежели я скажу, что через женский пол опытный администратор может
во всякое время знать
все сокровенные движения управляемых, то этого одного уже достаточно, чтобы доказать, сколь важен этот административный метод.
Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил
всё, что было
во мне живого, что он ни разу и не подумал о том, что я живая женщина, которой нужна любовь.
Дети бегали по
всему дому, как потерянные; Англичанка поссорилась с экономкой и написала записку приятельнице, прося приискать ей новое место; повар ушел еще вчера со двора,
во время обеда; черная кухарка и кучер просили расчета.
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала
всё это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше
всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
Она благодарна была отцу за то, что он ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела по особенной нежности его после визита,
во время обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души
все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как
все набросились на нее,
все те, которые хуже ее
во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
И
все эти соображения о значении Славянского элемента
во всемирной истории показались ему так ничтожны в сравнении с тем, что делалось в его душе, что он мгновенно забыл
всё это и перенесся в то самое настроение, в котором был нынче утром.
Он часто испытывал, что иногда
во время спора поймешь то, что любит противник, и вдруг сам полюбишь это самое и тотчас согласишься, и тогда
все доводы отпадают, как ненужные; а иногда испытывал наоборот: выскажешь наконец то, что любишь сам и из-за чего придумываешь доводы, и если случится, что выскажешь это хорошо и искренно, то вдруг противник соглашается и перестает спорить.
И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей
всё то, что прежде было
во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла.
Как будто
всё, что было хорошего
во мне,
всё спряталось, а осталось одно самое гадкое.
Был уже шестой час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с тем не ехать на своих лошадях, которых
все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
Я не виню вас, и Бог мне свидетель, что я, увидев вас
во время вашей болезни, от
всей души решился забыть
всё, что было между нами, и начать новую жизнь.
Теперь или никогда надо было объясниться; это чувствовал и Сергей Иванович.
Всё,
во взгляде, в румянце, в опущенных глазах Вареньки, показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и жалел ее. Он чувствовал даже то, что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро в уме своем повторял себе
все доводы в пользу своего решения. Он повторял себе и слова, которыми он хотел выразить свое предложение; но вместо этих слов, по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг спросил...
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко
всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот;
во рту была горечь, в носу запах пороха и ржавчины, в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он
всё ходил и стрелял.
«Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и
во веки веков», смиренно и певуче ответил старичок-священник, продолжая перебирать что-то на аналое. И, наполняя
всю церковь от окон до сводов, стройно и широко поднялся, усилился, остановился на мгновение и тихо замер полный аккорд невидимого клира.
Ему было грустно в особенности потому, что
все, как он видел, были оживлены, озабочены и заняты, и лишь он один со старым-старым, беззубым старичком
во флотском мундире, шамкавшим губами, присевшим около него, был без интереса и без дела.
— Да, но в ней нет этой действительности, как
во мне; я понимаю, что он меня никогда бы не полюбил. Она
вся духовная…
Все ее распоряжения надо было изменять, так как они были неисполнимы, и изменялись они Корнеем, камердинером Алексея Александровича, который незаметно для
всех повел теперь
весь дом Каренина и спокойно и осторожно
во время одеванья барина докладывал ему, что было нужно.
Для
всех это был хозяин губернии, торжественно открывавший выборы, говоривший речь и возбуждавший и уважение и раболепность
во многих, как видел Вронский; для Вронского же это был Маслов Катька, — такое было у него прозвище в Пажеском Корпусе, — конфузившийся пред ним, и которого Вронский старался mettre à son aise. [ободрить.]
Было нечистое что-то в позе Васеньки, в его взгляде, в его улыбке. Левин видел даже что-то нечистое и в позе и
во взгляде Кити. И опять свет померк в его глазах. Опять, как вчера, вдруг, без малейшего перехода, он почувствовал себя сброшенным с высота счастья, спокойствия, достоинства в бездну отчаяния, злобы и унижения. Опять
все и
всё стали противны ему.
— Я понимаю, друг мой, — сказала графиня Лидия Ивановна. — Я
всё понимаю. Помощь и утешение вы найдете не
во мне, но я всё-таки приехала только затем, чтобы помочь вам, если могу. Если б я могла снять с вас
все эти мелкие унижающие заботы… Я понимаю, что нужно женское слово, женское распоряжение. Вы поручаете мне?
Во время же игры Дарье Александровне было невесело. Ей не нравилось продолжавшееся при этом игривое отношение между Васенькой Весловским и Анной и та общая ненатуральность больших, когда они одни, без детей, играют в детскую игру. Но, чтобы не расстроить других и как-нибудь провести время, она, отдохнув, опять присоединилась к игре и притворилась, что ей весело.
Весь этот день ей
всё казалось, что она играет на театре с лучшими, чем она, актерами и что ее плохая игра портит
всё дело.
Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади,
все ближе и ближе, и, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях
во ста от нас, и начал кружить лошадь свою как бешеный.
— У тебя
все шутки! — сказал он, показывая, будто сердится, — во-первых, она меня еще так мало знает…
Все к лучшему! это новое страдание, говоря военным слогом, сделало
во мне счастливую диверсию. Плакать здорово; и потом, вероятно, если б я не проехался верхом и не был принужден на обратном пути пройти пятнадцать верст, то и эту ночь сон не сомкнул бы глаз моих.
Женщины должны бы желать, чтоб
все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их
во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и постиг их мелкие слабости.
Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь
во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было. Я
все это тотчас заметил… Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог — только он притворялся, будто не слышит.
Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли
всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной
во мраке
все вертелся мальчик с белыми глазами.
— А я, брат, — говорил Ноздрев, — такая мерзость лезла
всю ночь, что гнусно рассказывать, и
во рту после вчерашнего точно эскадрон переночевал. Представь: снилось, что меня высекли, ей-ей! и, вообрази, кто? Вот ни за что не угадаешь: штабс-ротмистр Поцелуев вместе с Кувшинниковым.
Сначала он принялся угождать
во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но
все это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Не говоря уже о разногласиях, свойственных
всем советам,
во мнении собравшихся обнаружилась какая-то даже непостижимая нерешительность: один говорил, что Чичиков делатель государственных ассигнаций, и потом сам прибавлял: «а может быть, и не делатель»; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии, и тут же присовокуплял: «а впрочем, черт его знает, на лбу ведь не прочтешь».
«Эк его неугомонный бес как обуял!» — подумал про себя Чичиков и решился
во что бы то ни стало отделаться от всяких бричек, шарманок и
всех возможных собак, несмотря на непостижимую уму бочковатость ребр и комкость лап.
— Лучше
всего вы это посмотрите. Впрочем,
во всяком случае, — продолжал он весьма добродушно, — будьте всегда покойны и не смущайтесь ничем, даже если бы и хуже что произошло. Никогда и ни в чем не отчаивайтесь: нет дела неисправимого. Смотрите на меня: я всегда покоен. Какие бы ни были возводимы на меня казусы, спокойствие мое непоколебимо.
— Да чтобы с одного боку она, понимаешь — зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то, понимаешь, пропеки ее так, чтобы рассыпáлась, чтобы
всю ее проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал ее
во рту — как снег бы растаяла.
Мадера, точно, даже горела
во рту, ибо купцы, зная уже вкус помещиков, любивших добрую мадеру, заправляли ее беспощадно ромом, а иной раз вливали туда и царской водки, в надежде, что
всё вынесут русские желудки.